121
Политология
души, невольно вспоминаешь Хмельницкого и его сподвижников: что
это было? А вот прочтите по складам: «Холопы собирались в шайки,
дотла разрушали гнезда и богатых, и бедных, уничтожали целые селе-
ния, грабили, жгли, резали, надругались над убитыми и посаженны-
ми на кол, сдирали с живых кожу, распиливали их пополам, жарили на
углях
, обливали кипятком, самое же ужасное остервенение выказывали
к иудеям: на свитках торы плясали и пили водку, вырывали у младенцев
внутренности и, показывая кишки родителям, с хохотом спрашивали:
«Жид, это трефное?» – Вот что было. Мы же сваливали все погромы
только на царя, да на его «сатрапов и приспешников». А сам Хмель
-
ницкий? «Он то постился и молился, то без просыпу пил, то рыдал на
коленях перед образом, то пел думы собственного сочинения, то был
очень слезлив, покорен, то вдруг делался дик и надменен…» А сколько
раз менял он свои «ориентации», сколько раз нарушал клятвы и цело-
вание креста, с кем только
не соединялся!
Вот Емелька и Стенька, мятежи которых, слава Богу, даже уже нача-
ли ставить в параллель с тем, что совершается, все еще не осмеливаясь,
однако, делать из этого должных выводов. Снова разверните и прочти-
те читанное в свое время, может быть, невнимательно: «Стенькин мя-
теж охватил всю Россию… поднялось все язычество», – да, да, пусть не
бахвалятся Троцкие и Горькие своей «красной» Башкирией, это «плане-
тарное дело» уже было, было и до «третьего интернационала!» – «под-
нялись зыряне, мордва, чуваши, черемисы, башкиры, которые резались
и бунтовали, сами не зная, за что бунтуют они. По всему московскому
государству, вплоть до Белого моря, шли „прелестные письма Стеньки,
в которых он заявил, что идет истреблять бояр, дворян и приказных,
всякое чиноначалие и власть, учинить полное равенство…“. Все взятые
Стенькой города обращались в „казачество“, все имущество этих горо-
дов „дуванилось“между казаками Стеньки, а сам Стенька каждый день
был пьян и обрекал на смерть всякого, кто имел несчастье не угодить
„народу“: „тех резали, тех топили, иным рубили руки и ноги, пуская
потом ползти и истекать кровью, неистовствовали над девственница-
ми, ели, подражая Стеньке, мясо в постные дни и силою принуждали к
тому всех прочих…“ А сам Стенька „был человек своенравный и непо-
стоянный, то мрачный и суровый, то бешеный, некогда ходивший пеш-
ком на богомолье в далекий Соловецкий монастырь, а потом отвергший
посты, таинства, осквернявший церкви, убивавший собственноручно
священников… Жестокий и кровожадный, он возненавидел законы, об-
щество, религию, – все, что стесняет личное побуждение… сострада-
ние, честь, великодушие были незнакомы ему, местью и завистью было
проникнуто все существо его…“А все „воинство“ Стеньки состояло из
беглых, воров, лентяев, – всей той голытьбы, которая называла себя
казачеством, хотя природные казаки Дона не терпели их, называли их
„казаками воровскими“. И всей этой сволочи и черни, которую уловлял
Стенька в свои сети посулами, он обещал во всем полнейшую волю и